| Главная » Статьи » HIM |
Перевод Наталья Золотухина Источник: HIM's almanac https://vk.com/him_almanac?w=page-83795317_51963647 Интервью: Дэвид Эверли В своём самом откровенном на данный момент интервью Вилле Вало говорит об истоках, неудачах и о том, каково быть секс-символом. Довольно мало людей совершает забавное самоуничижение прямо как Вилле Вало. Продажи группы HIM, кажется, перевалили отметку в восемь миллионов копий с тех пор, как они начинали в Хельсинки 21 год назад, постепенно превращаясь в самый большой экспортный финский продукт в истории. Однако, их фронтмен может спокойно лопнуть шар напыщенности и претенциозности — не в последнюю очередь свой собственный — одним лишь метким, остроумным замечанием. Величественный Вилле находится в превосходной форме. Он выглядит ухоженным и посвежевшим, как герой байроновских стихотворений. Его безупречный английский мог бы пристыдить многих носителей языка, а сам он довольно искренне и увлечённо обо всём рассказывает — начиная с подростковых заигрываний с оккультизмом и работой в секс-шопе отца и заканчивая спуском до самой низшей точки во время записи альбома 'Venus Doom' 2007 г. Если вспомнить, что Вилле называет их карьеру «катанием на американских горках», то поговорить действительно есть о чём. «Делай всё худшее, на что способен», - говорит он с ухмылкой. 04.08.2016 Вилле Вало — Любовь, Наркотики, Смерть (и HIM) - Ваш последний релиз 'Tears On Tape' стал восьмым по счёту альбомом HIM. Теперь это даётся легче? В: Нет, сложнее. (смеётся) С возрастом появляется всё больше бессонных ночей. Нет, я считаю, что тебе необходим вызов, ты должен притвориться, будто снова изобретаешь колесо. В этом ведь суть рок-н-ролла, так? Быть эгоцентричным ублюдком. - Как ты понимаешь, что пора записывать новый альбом? Встаёшь однажды утром и говоришь: «Отлично, за работу!» В: Нет, всё дело в счетах по дебетовой карте. Сейчас это выглядит не очень. Мы больше не можем себе позволить ездить на такси, я не могу поменять струны на акустической гитаре. Это одна из причин. Нет, это даже толчок. Очень примитивный и сексуальный. На интеллектуальном уровне, по крайней мере. - Объяснишь название альбома? В: «Tears On Tape” стала одной из первых песен, написанных мной для альбома. Очевидно, что это простое название: его легко запомнить, оно очень в духе HIM… Но если хочешь честный, неподдельный ответ: название отсылает к слезам, которые проливали наши кумиры, такие как Оззи и Роберт Плант, люди, запечатлевшие когда-то на плёнке свои эмоции и создав произведения искусства, которые поддерживают нас всё это время. Оно выражает целительную силу тяжёлой рок-музыки. Вот что для меня это значит. И звучит лучше, чем 'Tears On CD' или 'Tears On Digital Ones And Zeros'. - Есть ли у альбома некая тема или концепция? В: Если говорить о текстах, то я очень медленно их пишу, и для меня это вечный стресс, поэтому я сочиняю всю лирику за неделю. Поэтому тема может и есть в том смысле, что я так или иначе пишу о том, что меня окружает. В плане музыки мы последовали определённому настроению, пытаясь зафиксировать «грязные» риффы из смеси Electric Wizard, Kyuss и Black Sabbath вместе с более спокойным звучанием типа Roy Orbison. Мы хотели привнести все эти элементы в эклектичную мешанину, где они бы зазвучали как надо, вместо того чтобы создавать отдельно песню в стиле Roy Orbison и отдельно метал-песню. Прикольно играть на акустической гитаре и воображать, что ты из 50-х, пока группа воображает, что… ну что-нибудь там себе воображает. Поскольку все мы кем-нибудь притворяемся. - На создание альбома ушло много времени. Каким было это ожидание? В: Душераздирающим. Честно говоря, в самом начале звучал он не так уж хорошо. Я был немного расстроен из-за этого, мы боролись с актуальной на тот момент музыкой, и внезапно у нашего ударника Гаса появилась острая боль в руке. Выяснилось, что у него был повреждён нерв и в то же время случилась травма от повторяющихся нагрузок. Самым удручающим было то, что врачи не могли сказать: а) когда он снова сможет играть и б) сколько времени займёт лечение, если это вообще лечится. Мы ждали месяц, а врачи всё говорили «Нет, нужно подождать ещё месяц. И ещё месяц. И ещё...» - Наверное, для всей группы это было непросто… В: Мы все начали терять веру. Появились мысли вроде: «Группа распадается? Что будет дальше?» Мы переживали экзистенциальный кризис, который заставил нас впервые за несколько лет немного поразмыслить «Что группа значит для нас? Что участники её значат друг для друга?» Потом мы устроили большое собрание, чтобы попробовать разобраться что нам делать: «Стоит ли нам найти кого-то другого, если Гас не сможет играть?» Гас тоже присутствовал на собрании — мы не хотели говорить гадости за спиной. Стали обсуждать различные варианты — стоит ли нам начать работать с кем-то другим, а когда Гас пойдёт на поправку, вернуть его обратно в группу? Все чуть ли не плакали, а потом решили «Нет, мы не можем этого сделать. Давайте просто подождём». - И вы тогда по-прежнему не знали сколько месяцев займёт его выздоровление? В: Нет, и на тот момент прошло уже пять месяцев. А после ещё три. Восемь месяцев в итоге. А потом он сказал: «Думаю, пришла пора пойти на репбазу и попробовать». И мы пришли, сыграв четыре ночи подряд — каждый раз мы выдавали полноценный гиг по полтора часа. И всё пошло превосходно, наполнив группу энергией и верой. Вернулась страсть к музыке, к группе, к ребятам. - Удалось извлечь что-то позитивное из всего случившегося? В: Нужно рассматривать препятствия как вызов, или как проблемы, которые необходимо решить так или иначе. И это сподвигло меня на более долгую работу над песнями, что есть очень хорошо. Мы все смогли взять передышку, чтобы немного расслабиться. Это безусловно положительная сторона. Думаю, альбом получился бы гораздо слабее, если бы Гас не получил травму. - Вы тогда подумывали о распаде? В: Мы в любом случае всегда распадаемся. Мы довольно темпераменты. Особенно потому, что наша группа много гастролирует. Мы уже так давно этим занимаемся, что начинаешь думать «Вот теперь точно всё». Такие сложные ситуации нужны. Каждый раз, как мы приходим на репетиционку — это очередное наше воссоединение. - Вы уже много лет этим занимаетесь… - А других членов группы вы тогда знали? В: Я знал Миге и Линде лет с десяти, мы ходили в одну и ту же школу. Миге учился с Бартоном, нашим клавишником, в старших классах. Все друг друга знают уже очень давно. Это благословение и вместе с тем проклятие. Тяжело работать с лучшими друзьями, но, в то же время, есть кому поплакаться в жилетку в туравтобусе. Людям на самом деле не всё равно. - Похоже на семью… В: Если только на семейку Адамс. Но это тоже семья, так или иначе. - Вернёмся ещё чуть дальше в прошлое: у тебя было музыкальное детство? В: Нет. Мой отец вообще не умел петь, но зато родители слушали много музыки. Они рассказывали мне истории о том, как слушали старую, традиционную финскую народную музыку, и это единственное, что меня успокаивало, если я вдруг начинал плакать. Я помню, как папа держал меня на руках и танцевал. Он был таксистом до того, как организовал бизнес с секс-шопом, и всю дорогу, пока он вёз меня в детский сад или школу, в машине играло радио. Я слушал огромное количество музыки в детстве. - Какой был твой первый инструмент? В: В восемь лет я начал играть на басу. Так что довольно давно это было. - А ты помнишь свою первую написанную песню? В: О да. Она ужасна. Она у меня где-то есть на кассете. Название я не вспомню. Возможно, его даже не было. Это был небольшой инструментал, полная копия Стива Харриса. Ужасно сыграно и поэтому звучало тоже ужасно. Но единственный способ научиться чему-то — совершать ошибки. - Когда ты начал выступать? В: Мне было примерно четырнадцать лет. Я одновременно играл в семи группах, был басистом. Один вечер я играл рэгги, в следующий — Dixieland, а после него рок-н-ролл. Я начал играть на ударных и участвовал в панк-группе. Так мне понравилось пиво — я просто напивался каждый вечер. Линде играл на гитаре. Это был какой-то ужасный грохот. Так продолжалось недолго, потому что со временем начинаешь видеть, кто по-настоящему увлечён, а кто нет. По типу, как хобби заходит всё дальше и уже больше напоминает страсть. И ты замечаешь, кто одержим всем этим, а кто нет. Одни пошли учиться, другие просто соскочили и начали заниматься чем-то другим. Только я и Линде серьёзно относились ко всему, а потом ещё я и Миге. Затем Миге ушёл на службу в армию, поэтому ненадолго нарушил наше уравнение. Поэтому, можно сказать, что HIM образовывались дважды — один раз с Миге, и второй раз, когда он, гладко выбритый, бегал по лесу с AK-47. - А ты служил в армии? В: Нет. Слава Богу, у меня астма. Она помогла мне этого избежать. Я был как раз в том самом возрасте, когда мы подписали контракт. Заполучить его непросто, поэтому нам нельзя было валять дурака. Линде получил так называемые «красные бумаги» - это значит, что ты сумасшедший и непригоден к военным действиям. - Он ведь притворялся? Он же не был безумен на самом деле? В: Сложно сказать. Комиссия до сих пор не решила. - Помнишь ли ты первое выступление HIM? В: Оно было в канун Нового 1993 года в маленьком клубе. Все гитары повыходили из строя, зрителей человек двадцать — в общем, ужас. Но я выглядел классно, так что всё путём. Я играл на басу в хреналлионе различных местных групп, поэтому знал, каково это находиться на сцене. - А ты до этого пел? В: Да нет. Я никогда не считал, что пение — мой конёк. Мы записали наше первое демо приблизительно в '94 г. Я исполнял партии ударных и пел, а Линде играл на гитаре и басу. Мы пытались найти подходящего вокалиста для той записи. В то же самое время, я тайно тренировал свои голосовые связки. Я прогуливал школу и слушал Angel Dust Faith No More, Ritual De Lo Habitual Jane’s Addiction и ещё кое-что из регги — я большой фанат регги. Вот чем я занимался каждый день, когда приходил домой. Мне хотелось попробовать, но я чувствовал себя и правда очень странно, стоя на сцене с микрофоном, поскольку уже играл на разных инструментах. Возможно, это стало причиной моего курения. Сигарета за сигаретой и бутылка красного вина — есть за что подержаться. - Какой была хельсинская сцена в то время? В: Она была и вправду большой, но состояла из одних и тех же людей. Многие играли в одних группах и посещали одни и те же клубы. Но тогда многие из них были не слишком серьёзны. В середине 90-х даже подумать было нельзя о том, что финская группа может быть известна во всём мире или хотя бы давать концерты за границей. Ты типа делал всё это ради развлекухи и пива. Так и мы вели себя достаточно долго. - Что изменилось? В: Был один момент, когда я подумал, что нам нужно отнестись ко всему немного более серьёзно, сделать шаг вперёд, попытаться всё оценить. И это заняло кучу времени, как всегда. Мы записали хренову тучу демо, но они все были дерьмовыми. Но затем мы нашли золотую жилу, когда решили сыграть Wicked Game Криса Айзека. Записали её на демо и в течение двух недель подписали контракт с BMG Finland. Что казалось невероятным, потому что это был самый крупный лейбл. - Где ты был, когда тебе позвонили? В: Я принимал ванну. Тогда ещё не было мобильников, поэтому затрезвонил домашний телефон. Я весь мокрый вприпрыжку побежал к нему. На том конце провода заговорил чувак: «Это тот-то и тот-то из BMG Finland.” Я подумал, что кто-то из друзей прикалывается и чуть не положил трубку, но оказалось правда. Помню первую с ними встречу: я не знал, чего ждать, поэтому напялил всю свою крутую одежду в стиле 70-х. Выглядел при этом как Джим Мориссон под кислотой — объёмная шуба, супер-клёши, супер-платформа, ещё я курил и, возможно, держал в руке пиво. В: В конце концов да. Забавно: большинство из того, что люди считают рок-н-ролльным, основано на неуверенности в себе. Ты прячешься за напыщенностью и броскостью. У Марка Болана, наверное, были комплексы, когда он начинал. Переизбыток — это всего лишь инструмент в попытке быть принятым. - Тогда ты был единственным, кто управлял HIM? В: Я всегда был самым серьёзным, эдаким чуваком с хлыстом. Но если ты вдруг познаёшь что-то, что всегда хотел претворить в жизнь, зачем нужно забивать на это? Некоторые люди пугаются: «(нерешительным голосом) Ой, ну может я хочу сделать по-другому...» Но я отвечал по типу: «Посмотрим насколько нам это подойдёт». Вышел ЕР — кажется, тиражом 500 или 1000 копий. Мы заставили всех наших родителей и родственников купить экземпляр. Я также потратил собственные деньги на приобретение парочки. Затем по радио стали крутить «Wicked Game», у нас появилось несколько друзей и как раз в то время нас начали ставить на радио. - Ты тогда все ещё работал в секс-шопе отца? В: Не постоянно. Я никогда не работал там полный день, а лишь помогал несколько часов в день. Мои родители оказывали мне большую помощь. Когда я съехал от них, папа оплачивал аренду квартиры. Они верили в меня. «Пусть парень попробует, посмотрим, что из этого получится». - Ты всегда думал о том, что станешь знаменитым? В: Не знаю, касалось ли это славы. Я всегда ощущал определённую безопасность в музыке. Как Iron Maiden – это мир, в который ты вступаешь и закрываешь за собой двери, и это становится твоим личным свободным пространством, твоим местом, где можно спрятаться от мира. Для меня это всегда было так. Я был большим фанатом Стива Харриса. Мне нравилось, что он играет так быстро, что не видно его пальцев. Мы называли это «сосисками в тумане». - Ты встречал когда-нибудь Стива Харриса? В: Нет. - А если бы встретил, то рассказал бы ему про «сосиски в тумане»? В: Да, конечно. Мы же не пытаемся его высмеять. Это лишь дань уважения. На самом деле, было бы отличное название для трибьют-группы — Steve Harris Misty Sausages. - Когда вы начинали, вокруг вашей группы витал ореол оккультизма. Ты действительно серьёзно этим увлекался или это был просто имидж? В: Нет, это был не имидж. Когда ты молод, то задаёшься всякими экзистенциальными вопросами, и начинаешь читать философские и религиозные книги. Ты видишь, как твои друзья становятся христианами или принимают иную сторону. Всё это было в большей степени очаровательным: походы в библиотеку, чтобы найти разные редкие книги. Мы всегда старались почтить мастеров тем, что мы делаем, и в то же время иронизировали над этим. - В 90-е в Скандинавии сильно прижилась сатанинская музыка. В: Да, в те времена, когда мы назывались His Infernal Majesty, было много дерьма от блэк-метал групп. Они возмущались тогда: «Какого чёрта вы делаете? Играете свой посредственный хард-рок и используете наш имидж!» - Получал ли ты физические увечья от их фанатов? В: Мы играли где-то в центральном регионе Финляндии. Половину толпы составляли как раз эти гото-блэк-металлисты, которые плевались в нас. А другая половина представляла собой Свидетелей Иеговых, читающих молитвы с Библиями в руках. Мы такие: «Что за хрень?» Но народу было битком. И мы подумали: «Окей, мы все равно получим ваши денежки, делайте что хотите». - Было ли чувство, что вы как странные детишки, тусующиеся в уголке? В: Немного было, да. Было ощущение не опасности, а… приключений. Но мы были счастливы стать этими детьми в уголке. Аутсайдеры — это хорошо. Мы даже и сейчас ими в какой-то степени являемся. Сам жанр лав-метала есть большой поднятый палец по отношению ко всем остальным жанрам и вообще, не суть важно. Мы играем музыку, которую хотим играть и которая идёт от сердца. Ничего не изменилось. Забавно, что люди по-прежнему тратят кучу времени, чтобы определить нас в некие рамки. И я думаю, что мы занимаем прекрасную позицию. - HIM не потребовалось много времени, чтобы обратить на себя внимание за пределами Финляндии. Каковы ощущения, когда находишься среди всего этого? В: Ощущения были словно на американских горках. С первым альбомом мы объездили хреналлион мест в Финляндии; кажется, один гиг даже прошёл в Швеции. Потом мы впервые поехали в Германию, где выступали перед двумя или тремя сотнями зрителей, и это было очень клёво. Потом мы встретились с продюсером Джоном Фрайером — первый раз, когда мы беседовали с англичанином, сидя в огромном здании BMG на важной встрече. И думали: «Что, блин, происходит?» И затем Джон как бы взял бразды правления в свои руки — мы поехали на студию Rockfield записывать RR. После этого всё закрутилось. Мы выпустили в Германии песню «Join Me In Death», и она стала номером один, что весьма необычно для песни с таким названием. А в начале 2000 г. и сам альбом стал номером один. Буквально сразу же мы оказались в лимузинах и на крупных ток-шоу. Тогда мы много выступали на ТВ и всяких детских программах. - Вам нравилось? В: Мы ржали над этим. У нас ранее никогда не было денег и возможностей, чтобы путешествовать, и мы поглощали очень много информации. - Расскажи мне про HER. Каково было сменить пол? В: (Смеётся) А, история с HER. Была американская группа HIM – претенциозный проект какого-то парня из Чикаго. Он говорил: «Это моя индивидуальность, это очень важно для меня.» Потом вдруг (изображает, будто трясёт мешком с деньгами перед кем-то) шух-шух-шух, и он такой сразу: «Окей, можете пользоваться.» - Сколько вы должны были заплатить? В: Не помню. Думаю, несколько тысяч долларов. Для нас это была крупная сделка. Но всё это является частью мифологии рок-н-ролла, подобных историй масса. Над этим лучше смеяться. Даже у Nirvana были подобные проблемы. У меня всегда было ощущение, что мы следуем по пути монстров. Позади, конечно же. - С RR пришло ли к вам осознание, что мир может распахнуть двери для HIM? В: Ни одна группа не хочет прославиться только лишь в Германии. Разумеется, мы почувствовали определённый вкус славы, хотели расширить территорию, как писающие вокруг собачки. Вот мы и записали альбом Deep Shadows And Brilliant Highlights, который получился неплохим. Так мы смогли впервые поездить по Южной Европе. Британскому BMG было не насрать на нас, поэтому мы сэкономили деньги и потратили их все на автобус и тур по английским пабам. Кажется, удалось организовать пятнадцать выступлений, и на каждом было около двадцати человек. - Как всё прошло? В: Волнительно. Ты в Бирмингеме первый раз, где всё связано с Саббатами и Пристами (Judas Priest) и т. д. Это культовая земля, взрастившая легенд, на которую, возможно, писал Оззи в '68. - Ты помнишь ваш первый концерт в Британии? В: Это было так давно. Я совершенно уверен, что он проходил не в Лондоне. Мы ездили в города вроде Брэдфорда и Лидса. Выступали там на какой-то готической вечеринке, и все нас ненавидели. Мы поиграли двадцать минут, а потом свалили нахрен. Помню, что в отеле останавливался Эван МакГрегор. - Каковы были твои первые впечатления об Америке? В: Я ничего не ожидал. Мы приехали туда один раз в 2000 после знакомства с Бэмом Марджерой из Jackass, он пригласил нас сыграть на вечеринке в Филадельфии. Мы выступали полчаса. Некоторым понравилось, некоторым — нет. Потом мы снова приехали, примерно за две недели до падения Башен-Близнецов. Есть фотка, где я сижу в фургоне, а башни смотрятся будто рога у меня на голове. Просто жуть. - Огорчали ли тебя сатанинские ассоциации с вашим названием? В: Не очень. Когда вы встречаете нас, то становится ясно, что мы не такие уж и злые. Если только чуть-чуть. - Как вы пережили первый бум успеха? В: Свёл ли он нас с ума? Думаю, что мы были немного сумасшедшими и ранее. Но успех случался с нами постепенно, от страны к стране. Я считаю, нам повезло, что он не стал глобальным, круглосуточным, иначе мы бы все свихнулись. - На первых трёх альбомах ты засветился на обложке. То, что ты являешься как бы лицом группы, вызывало какие-то разногласия с другими участниками? В: Вам лучше поинтересоваться у них. Что касается первого альбома, то мы просто хотели сделать обложку наподобие картины, и у нас получилось. На RR обложка была канонической и забавной при этом, будто Майкл Джексон встретился с Марком Боланом. Ну и поскольку дела пошли очень хорошо, мы решили на этой волне сделать подобным образом и третью обложку. - Ты наверняка ненавидишь следующий вопрос… Каково чувствовать себя секс-символом? В: Честно говоря, я не знаю что есть секс-символ. Комплименты получать приятно, но мне больше нравятся похвалы в сторону музыки. Я ботан. Люблю говорить о музыке. - Love Metal стал огромным шагом для группы, особенно в Британии. Каково было находиться в эпицентре событий? В: Как по мне, на Love Metal мы нашли свою индивидуальность как коллектив. Мы очень много ездили с концертами и уже начали работу над новым материалом. Это было немного по-саббатовски, и ещё мы поняли, что хартаграмма гораздо больше моей или чьей-нибудь физиономии. Мы хотели вынести данный символ на первый план, поэтому он и появился на LM. В музыкальном смысле он содержит все элементы. Для меня это был словно момент осознания: «Вот чем мы являемся, вот что мы будем делать дальше.» Оно создало единство и силу внутри группы, потому что мы все двигались в одном направлении. Туры проходили очень хорошо, на нас обращали больше внимания в Англии, в Америке начинали закручиваться дела. - Вы стали первой финской группой, получившей в Америке «золото» за ваш альбом Dark Light. Гордитесь этим достижением? В: Это единственный «золотой» диск, который я не стал дарить своим родителям. Я кое-что заметил: когда у тебя всё хорошо, то ты всё время сильно занят и нет времени для оценки плодов своего труда. Останавливаться нельзя, потому что всё идёт круто — больше концертов, больше песен. Так было в течение многих лет. И, возможно, именно это меня и вымотало спустя какое-то время. - Venus Doom очень отличается от остальных альбомов. Кажется, что на нём вы бросаете вызов самим себе. В: Всегда нужно бросать себе вызов. Вязнуть в рутине не имеет смысла. С этим альбомом я вернулся к своим корням - My Dying Bride, олдскульная Anathema, ранние Paradise Lost. Мы хотели записать супер-тяжёлый, очень замедленный, сложный альбом. Он словно превратился в искажённый крик о помощи, на всех уровнях. На тот момент я пребывал в самом мрачном своём расположении духа, много тусовался и находился в трудных отношениях. - Насколько далеко всё зашло? В: Всё было действительно хреново. Я пил литрами и вообще не мог заснуть, я блевал и срал кровью, неделями не ел и жил на одном лишь пиве. Было жёстко. Это то, что мы, финны, называем «самолечением». Первое, что ты пытаешься предпринять — это тусовки, и поначалу они помогают, но затем ты всё время стараешься вышибать клин клином, и чтобы просто прийти в себя, нужно выпить ящик пива; потом ты выпиваешь пару шотов Джэка Дэниелса и вот уже чувствуешь себя на высоте. А потом всё по новой. Когда ты занят этим в течение нескольких месяцев, то очень быстро изнашиваешься. - Что стало низшей точкой в тот отрезок времени? В: Со мной случился первый нервный срыв. Мы как раз записывали Venus Doom. Я проснулся и не понимал где нахожусь, а на моём подоконнике сидела и ухала огромная северная сова. Я подумал: «Что, чёрт возьми, происходит? Какая-то крипота — сова на моём подоконнике… Где я?» Я не мылся несколько дней, был грязный, обрюзгший и ушатанный в хлам. Впервые тогда я вынужден был позвонить парням и продюсерам, чтобы сказать: «Сегодня я не могу прийти в студию». Вдруг, совершенно неожиданно ты не можешь совладать с реальностью. Кажется, что всё рушится, ты лишаешься адекватной оценки происходящего, теряешь ощущение прошлого, настоящего и будущего. Я не знаю, как лучше объяснить. Наверное, все чувствуют по-разному. - Как ты справлялся с этим состоянием во время записи альбома? В: Старался относиться ко всему как можно проще, питаться чем-нибудь, чтобы протянуть день. Потом ещё немного проще, когда мы полетели в ЛА микшировать пластинку. Но если с последним дела шли хорошо, то я снова начал прикладываться к бутылке. И сразу всё пошло наперекосяк. В какой-то момент я сказал нашему менеджеру: «Я не могу справиться сам, мне нужна помощь.» Я пошёл к врачам и они заявили: «Вам немедленно нужно в пункт скорой помощи.» Я ответил, что не могу, поскольку у меня назначено интервью. Забавно, я смеялся над этим, но всё было в полной жопе. И потом Сеппо, наш менеджер, помог мне найти одно место в Малибу, где я мог немного отдохнуть. Это правда помогло, после чего я вёл трезвый образ жизни около четырёх лет. - А ребята из группы были тогда с тобой рядом? В: Сложно об этом говорить. Мы не американцы, мы не участвуем как они в жизни друг друга и не проводим сеансы групповой терапии. Они поступили как типичные скандинавы — дали мне свободное пространство. И я оценил такую поддержку. Наверное, они очень беспокоились и пробовали выяснить насколько хорошо идёт реабилитация, или же всё начнётся заново и я опять окажусь в дерьме. Для меня оставаться трезвым и записать альбом на трезвую голову (Screamworks) стало вопросом самоуважения. Это совершенно иной угол зрения. - Гольф — классический вид спорта для поправляющих здоровье рок-звёзд. Не думал заняться им, тусуясь с Элисом Купером и прочими? В: Неа, я совсем не спортсмен. У анонимных алкоголиков говорят: «У меня неизлечимая болезнь, мне нужны высшие силы в помощь.» Я помню, что был в рехабе и должен был читать молитву о спокойствии: «Боже, дай мне терпения сделать то-то и то-то...» Я не могу произносить это слово. Когда наступала моя очередь читать молитву, я говорил: «Оззи, дай мне сил и терпения двигаться дальше...» - Думаешь, ты можешь вновь пойти по наклонной? В: Когда у Гаса отказали руки, я впервые за долгое-долгое время напился. Было забавно. После этого у меня выдался очень тяжёлый год. Время от времени хорошо уходить в ночь, тогда ты начинаешь ценить то, что по другую сторону. Нельзя заниматься тем, что мы делаем, и всё время лажать. Когда ты чуть моложе, то можешь ещё немного себе этого позволить, но потом начнёшь давать хреновые концерты, а это совсем нечестно по отношению к людям, заплатившим деньги и приехавшим откуда-то ради того, чтобы тебя увидеть. И ещё это нечестно по отношению к ребятам из группы. Так ты пытаешься найти баланс. Я живу периодами. Если бухаю, то основательно, на протяжении долгого времени. А если не пью, то не пью совсем. - Давай поговорим о чём-нибудь менее мрачном. Какой твой любимый художник? В: Я безумно люблю искусство, но я из той категории людей, которые предпочтут иметь у себя кисточку Пикассо, нежели его работу. Мне всегда казались более интересными процесс создания какой-либо картины и посыл, который она передаёт. Сейчас я сильно увлёкся Остином Османом Спэйром, хотя, он даже больше чем художник — он маг и свободомыслящий философ. Эпоха, в которую он жил, начало двадцатого столетия, была очень интересной и также имеет большое отношение к актуальному искусству — как, когда, где и почему что-либо было создано. Караваджжио и иже с ним великолепны в плане техники, но лично меня не трогают, потому что я не могу понять жизнь, когда она уже завершилась. - Что насчёт фильмов? Ты рассматриваешь их с той же позиции? В: Мне нравятся люди, которые в свои фильмы привносят часть себя. У меня в жизни существуют определённые фазы, всегда. Каждый раз я чем-то «загораюсь». Однажды я встрял по Хичкоку, потом увлёкся Луисом Буньюэлем и т. д. Вот и Майя Дерен тоже: она была режиссёром в жанре сюрреализма, сумасшедшей в хорошем смысле этого слова. В основном, всё дело в характере. Раньше я был фанатом биографий рок-музыкантов. Я даже читал про музыкантов, которые мне не очень-то и нравились. Но мне было интересно, как они добились успеха. Возможно, мне надо было стать антропологом. Не знаю, я нахожу в этом нечто интересное. - Был ли у тебя соблазн податься в актёры? В: Ранее мне поступали предложения. Но ничего особенно достойного и интересного. Ну и вообще я не актёр. Я всегда был более расположен к тому, чтобы продать 80 млн копий, нежели стать актёром, художником, оперным певцом или ТВ-персонажем. Думаю, что, следуя по этому пути, ты обязательно заскучаешь. - Каких трёх персон — живых или умерших — ты бы пригласил к себе на ужин? В: Бл*ть… Сложный вопрос. Разумеется, Иисуса. Или людей вроде Эдгара Аллана По, Г.Ф. Лавкрафта, Остина Османа Спэйра. Но нельзя выбирать трёх людей из одной сферы, нужно, чтоб они могли побороться. Дональд Дак, Муссолини и Антон ЛаВей. Вообще-то, честно говоря, я, возможно, пригласил бы своих товарищей. Я мог бы быть официантом и попытался бы выяснить о чём они говорят. - Ты сказал, что многие рок-звёзды на самом деле чувствуют себя неуверенно. И ты тоже? В: С некой периодичностью. Хорошо, что наша группа может быть претенциозной и чрезмерно эпатажной, когда речь заходит о музыке. Но в личностном плане мы не имеем альтер-эго — мы те, кто есть, и вы видите всё без прикрас, хорошо это или плохо. Многое поэтому становится просто — например, если ты не нравишься людям, то пусть они съ*бываются нахрен, проще некуда. Потому что ты оставляешь себе больше времени на раздумья. Твой жёсткий диск, т. е. мозг, может концентрироваться на самом необходимом. В нашем случае это воровство риффов, расстановка деталей в другом порядке и выдача этого всего за своё. - Посещает ли тебя такая мысль: «Я сделал всё, что мне нужно. Теперь можно закончить»? В: Нет. Бывает, конечно, что на меня нападает скука или я чувствую отторжение при виде акустической гитары. После долгого тура или записи альбома может образоваться некий «музыкальный блок». Ты думаешь: «Какого хрена я вообще этим занимаюсь? Всё, с меня хватит.» Но потом происходят дискуссии не вербального, а музыкального характера. Просто одна мелодия, один-единственный момент… Это общение без слов, общение с самим собой, что-то вроде медитации. Где-то внутри отыскиваются ноты, ведущие тебя туда, где ты ещё не был, или переносящие тебя в детство, в осень или любое другое неизведанное пространство. Именно поэтому музыка вызывает интерес. Для меня она является местом, куда можно убежать и спрятаться. Это гораздо лучше бухла и наркотиков. - Слушаешь ли ты свои старые записи, а потом думаешь «Кто этот парень»? В: О да. Вообще-то, я не трачу время на прослушивание наших старых альбомов, но когда мы приступили к записи последнего, то я ненадолго вернулся к предыдущим записям, просто ещё раз посмотреть, что мы уже сделали. Порой ты настолько вовлечён в процесс, что думаешь, что изобретаешь заново колесо, а потом возвращаешься, слушаешь песню и восклицаешь: «Бл*ть, это ведь тот же самый рифф, который я придумал в '99!». И так всегда. Многое из того, что есть, я бы сейчас не стал писать, но потом понимаю, что на всё тогда была причина. Так мы себя чувствовали в тот период времени, и я думаю, что здесь очень важна честность. - Насколько ты гордишься наследием HIM? В: Ну, я горжусь дружбой с теми ребятами, которые поддерживали меня во все эти жуткие, ужасные и вместе с тем замечательные годы. Именно так я отношусь к наследию. Жить с лучшими друзьями по всему миру, переживая горе и радость, встречаясь с офигенными людьми, находя новых друзей в далёких странах — это всё действительно большая редкость. У меня точно больше нет других талантов, чтобы стать кем-то ещё. Это единственная моя мозговая травма. оригинал на английском: http://teamrock.com/feature/2016-08-04/ville-valo-love-drugs-death-and-him Источник: https://vk.com/him_almanac?w=page-83795317_51963647 | |
| Просмотров: 8343 | | |
| Всего комментариев: 0 | |